1909 г. р.
Служба в Советской Армии с июня 1941 по 1942 год. Волховский фронт, разведчик. 2 ударная Армия. Лейтенант, командир взвода. Был тяжело ранен.
Кавалер орденов Отечественной войны I степени, Красной Звезды, награжден медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», юбилейными.
С 1957 по 1973 год работал главным маркшейдером Качканарского горно-обогатительного комбината. Первый главный маркшейдер комбината.
Добавлено 17.01.2016г. материалы Н. Тукмачев; К. Симонов
ТУКМАЧЕВ НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ
Родился в 1909 году. На войну призван 23 июня 1941 г. Участвовал в боях на Волховском фронте. Тяжело ранен в 1942 г. Был в частях лыжного батальона разведчиком.
Уволен из рядов Советской армии в 1942 г. в звании лейтенанта. За участие в войне награжден орденами Отечественной войны I степени и Красной звезды. Медалями «За победу над Германией в войне 1941- 1945 г.» и юбилейными.
За мирный труд награжден медалями «За трудовую доблесть», « За трудовое отличие» и «За доблестный труд в ознаменовании 100-летия рождения В.И. Ленина». С 1957 по 1973 год работал главным маркшейдером Качканарского ГОКа.
Б е р е з о в ы й с о к
И Родина щедро поила меня
березовым соком…
Стояло раннее утро разгорающегося безоблачного дня. Первые туристы на комфортабельном теплоходе, плывущем по Волге, спешили занять лучшие места на верхней палубе, укладываясь загорать.
И вдруг из громкоговорителя, нарушив торжественную утреннюю тишину, плавно широко полилась эта песня. Вслушиваясь в ее слова и мелодию, я вдруг почувствовал, что на меня пахнуло чем-то до боли очень знакомым, но давно и, казалось безнадежно забытым. И я вспомнил…
Апрель 1942 года… Волховский фронт… Госпитальная палата в санбате, укрытая под густыми елями. Такое же безоблачное утро и яркое весеннее солнце, пробивающееся через кроны деревьев и светлыми бликами играющее на просвечивающе6й брезентовой палатке. И наши заботливые девушки – медицинские сестры, разносящие нам в кружках утреннюю порцию березового сока.
А перед этим был последний для нас, бой.… И – редкое счастье на фронте! – в ночь перед боем нашему взводу дивизионной разведки, выделенному для проведения операции, разрешили выспаться.
Привыкнув за зиму сутками жить на морозе, мы в эту, кажется, первую по- весеннему теплую ночь не лезли в ставшую душной землянку, а расположились под стоявшей рядом сосной на мягкой подстилке из хвои и мелких веток, сбитых воздушной волной и обсохших на весеннем солнце.
Только начали засыпать, как раздался крик: «Ребята, березовка течет!» Из ствола разбитой снарядом, наклонно стоявшей над нами березы капал прозрачный сок. Мы, взрослые люди, собирали его в подставленные ладони и, как маленькие дети, слизывали языком. Каждый в эти мгновения особенно отчетливо понял, что, не смотря ни на что, весна идет, как и раньше, что жизнь продолжается.
Березовый сок! Он был знаком нам с детства. Как только появлялись первые проталины, мы, мальчишки, бежали в лес и под ближайшими березами, проделав нехитрую ямку и припав к земле, сосали его через соломинку прямо из корня. Позже, когда меня, уже повзрослевшего подростка, мои дядя, старый солдат первой мировой войны, водил весной по своим заветным глухариным токам, передавая азы таежной жизни, которые потом так пригодились мне на фронте, мы пили березовику, сколько могли. Едва закончив оборудование нодьи для полевки, что считалось первостепенным делом, я спешил установить котелок под березой.
И ВОТ ВОИНА. Отдельный лыжный батальон. Второй ударной армии Волховского фронта. Всю первую военную зиму наша армия с тяжелыми боями продвигались на запад на помощь зажатому в тисках блокады Ленинграду. Мы наступали по древней Новгородской земле, по которой не раз под напором русских ратей катились вспять орды кичливых завоевателей. Нескончаемые леса, и болота с истинно русскими, отдающими древностью названиями редких насе- ленных пунктов: Спасская Полисть, Любино поле, Финев луг, Мясной бор…
К весне, глубоко вклинившись в расположение противника, но, так и не пробившись к Ленинграду, наша армия была окружена и отрезана от своих тылов. К этому времени лыжного батальона, в котором я начинал военную службу в начале зимы, уже не существовало.
Дальнейший мой боевой путь продолжался в стрелковой дивизии, сформированной из немногословных выносливых сибиряков с Ангары и Енисея, привычных к таежным лесам, морозам и капризам суровой природы. Меня, уроженца Северного Урала, сибиряки принимали за своего и не раз спрашивали: «Ты, паря, сам-то отколь будешь - с Ангары али с Енисея?» Сколько я тогда наслушался от них рассказов о привольной Сибири!
ВОЙНА перемешала людей. Конечно, и в этой сибирской дивизии были люди из других мест, но их было мало, и тем неожиданнее стала для меня встреча с земляком. Это произошло в санбате, куда мы, раненные в последнем нашем бою, добрались только глубокой ночью, изнуренные всеми переживаниями этого дня, потерей крови и двенадцатикилометровым переходом в темноте по раскисшей дороге. Меня первым уложили на операционный стол.
Помню, как после, кажется, окончательно отнявшей последние силы операции, меня перевели в офицерскую палатку. Появилась рослая проворная сестра. Она быстро указала мне место, раскинула спальный мешок, помогла снять сапоги. Заботливо накрыла и уложила раненую руку. В это время хотелось только одного — вытянуться и закрыть глаза.
А на другой день я узнал, что ее зовут Маша, но чаще добавляли Маша с Уралмаша. Поначалу я думал, что так ее зовут в шутку, но оказалось, что она на самом деле была свердловчанкой и работала до войны на Уралмашзаводе.
Она выделялась из всех наших сестер тем, что принадлежала к не так уж часто встречающемуся типу людей, которые просто не могут ни минуты провести без какого- нибудь дела. Все у нее в руках спорилось. Везде она успевала и была непререкаемым авторитетом у остальных сестер.
Когда я не спал ночами из-за начавшегося воспаления раздробленной разрывной пулей руки, она, как могла, пыталась облегчить боль. Во время ночного дежурства, переделав все свои дела, она присаживалась рядом, и мы подолгу, пока ее не отзывал кто-нибудь из раненых, вспоминали родной Урал и Свердловск, который я неплохо знал, потому что до воины учился там. Как недосягаемо далек он был тогда от нас! А утром она обносила нас, тяжелораненых, кружкой особого березового сока от «самой, самой вкусной березы».
Не знаю, жива ли еще Маша, вернулась ли она на свой родной Уралмаш. Тогда только что закончилась первая военная зима, и впереди ждали еще много тяжелейших испытаний. Ближайшим из них был для всех нас прорыв дивизии из кольца окружения под жестоким огнем противника через печально известную «долину смерти» у селения Мясной бор.
Удалось ли ей выйти оттуда целой и невредимой? Не знаю.
СИЯЮЩИЙ, весенний день, безоблачное синее небо, яркое солнце, и даже воздух, кажется, плавится и переливается в его лучах. Цветет синяя медуница, перепархивают ожившие бабочки, всюду видны цветы весенней ветреницы, которые на Урале за белый цвет и раннее появление зовут подснежниками. Здесь они голубые. Мы, бледные, и худые, с толстыми и тяжелыми - в гипсе - руками, сидим на поваленной березе и наслаждаемся весенним теплом.
Рядом со мной политрук Дмитриев, раненный в одном бою со мной в обе руки. До войны он работал председателем колхоза где-то в таежном углу на Ангаре, тогда еще не покоренной человеком. Он рассказывает про ловлю красной рыбы, про встречи медведями и лосями, что у них были не в редкость. Воспоминает привольные, нетронутые и изобильные места. Колхоз, отправляя бригаду на заготовку сена в пойменных за ангарских лугах, выдавал косарям только соль и хлеб. Мясо и рыба без труда добывались на месте.
Вот, задумавшись, сидит старшина Новиков, уже второй раз, раненный в руку. Он педагог, до войны где-то под Москвой был директором школы. У него великолепная память. А вот сейчас он негромко начинает читать нам стихи о весне. Пушкин, Никитин,Есенин, Блок... Почти все это когда-то как-то бездумно училось в школе, но теперь, познавшие жизнь, в этих необычных условиях мы в каждом слове тонко чувствовали, что хотел выразить поэт. Больше всего к тому, что окружало нас тогда, подходили стихи Некрасова, которые с тех пор накрепко застряли в моей памяти:
Но люблю я, весна золотая,
Твои сплошной чудно смешанный шум.
Ты ликуешь, на миг не смолкая,
Как дитя, без заботы и дум.
Я наслушался шума иного,
Шума грозных и злобных стихий...
Мать природа! Иду к тебе снова
С всегдашним желаньем своим
Утолить эту музыку злобы,
Чтоб душа ощутила покой,
Чтоб прозревшее око могло бы
Насладиться твоей красотой!
Мы трое вместе выходили из окружения через временно пробитый узкий «коридор», простреливавшийся с обеих сторон фашистами. Вместе поэтапно продвигались в глубокий тыл, вместе в плавучем госпитале плыли из Рыбинска до Казани по разлившейся весенней Волге... И только в Казани нас стали лечить по-настоящему.
ПЕРВЫМ ушел в запасной полк Новиков. Мы с ним переписывались больше года. И в конце лета 1943-го, когда я уже работал маркшейдером Масловского рудника, получил от него последнее письмо. «В третий раз еду на фронт», - писал он. Больше писем от него не было...
С политруком Дмитриевым мы одновременно покинули казанский госпиталь и расстались уже на вокзале в Свердловске. Он ехал в Сибирь, а я на север Урала.
НО ВСЕ ЭТО будет впереди, а пока. Сражающаяся в окружении армия, спрятанный в центре ее расположения голодный госпиталь, в котором даже операции проводились при свете фонарей: не было горючего, чтобы запустить движок. Наверно, не хватало еще чего-нибудь в медицинском хозяйстве, но мы этого не знали.
Внешне госпиталь жил, казалось, нормальной жизнью. На первое Мая наши сестры организовали для нас небольшой концерт. И хотя не было на них дорогих костюмов, и выступали они в тех самых солдатских гимнастерках, какие носили и все мы, но как-то неожиданно все они вдруг похорошели. И пусть они не блистали отточенным мастерством исполнения, но на короткий миг создали нам праздничное настроение. Как мы были благодарны! Как мы аплодировали!
Но вот питание. Резко урезанная в окружении норма в переполненных госпиталях была еще меньше. И только один березовый сок компенсировал все. Он был рядом в неограниченном количестве. Для сбора его были мобилизованы все пригодные емкости.
Каждое утро наши сестры собирали набежавший за ночь этот чудесный дар природы в ведра, и, гремя ими, как знакомыми с детства подойниками, вместо теплого парного молока обносили нас кружками холодного березового сока. Нередко на завтрак кроме этого сока и малюсенького сухарика ничего не было...
Может быть, со временем ученые откроют в березовом соке какие-то особые стимуляторы жизни, поддержавшие нас тогда вместе с энергией молодости?
НО МЫ, несмотря на ранения и хроническое недоедание, сумели не только выжить, а, проделав по залитым весенней водой болотам многокилометровый бросок, вырваться из окружения.
СОЛДАТЫ первой военной зимы. Это вы развеяли миф о непобедимости немецких армий, разгромив их под Москвой. Это вы сорвали планы гитлеровцев отдохнуть зимой в теплых домах, чтобы со свежими силами начать летнюю кампанию 1942 года. Это вы выиграли время для перестройки нашего тыла и развертывания на новых местах эвакуированных предприятий.
Мало вас уцелело в жестоких зимних боях, немногие дошли до Берлина. На парадах в День Победы вы выглядите скромно. У вас мало наград. Но это о вас написал поэт Поженян:
А почестей мы не просили, не ждали наград за дела,
Нам общая слава России солдатской наградой была
Через годы и расстояния
Сибиряки! Нелегкая фронтовая судьба в самом начале первой военной зимы свела меня с ними. С остатками своего взвода лыжников-уральцев я был передан из лыжного батальона в распоряжение 382 стрелковой дивизии, недавно прибывшей на наш участок Волховского фронта. Дивизия была сформирована в центре Сибири в Красноярском крае из немногословных выносливых людей с Ангары и Енисея, привычных к капризам суровой природы, прирожденных охотников и следопытов.
Всю первую военную зиму дивизия в составе 2-ой ударной армии вела тяжелые бои, продвигаясь южнее Октябрьской железной дороги в сторону города Ленинграда, задыхавшегося в тисках блокады. В составе отдельной разведроты этот путь прошел и я.
Давно отгремела война, и время безжалостно стирает из памяти отдельные события, имена и лица людей. Но я ясно помню, как после ранения и длительного лечения в госпиталях мы, опаленные войной и забракованные для дальнейшей военной службы, разъезжались по домам. Тогда-то на забитом военными людьми вокзале Свердловска я распрощался с последним сибиряком. Помню его заманчивые уговоры поехать к нему на привольный Енисей, отдохнуть на его просторах и твердое обещание в то голодное время быстро поправить здоровье свежей красной рыбой, медвежьим жиром и какими-то особыми сибирскими травами. Война еще продолжалась, и было это в то время неосуществимой мечтой.
И вот нынче, через 34 года после окончания войны, я неожиданно получил приглашение приехать на День Победы в город Красноярск, на встречу ветеранов родной 382 стрелковой дивизии, носящей теперь почетное звание Новгородской. Инициатива и заслуга организации этой встречи принадлежит Красноярской школе-интернату № 5. Это ее неугомонные следопыты, ведущие многолетний поиск бывших воинов нашей дивизии, нашли и собрали на эту встречу около 200 человек.
Встреча была очень теплой и сердечной. Чувствительными стали поседевшие ветераны, вспоминая свою военную молодость, они посмеялись и всплакнули. И не раз помянули, как положено, и почтили память тех, кто погиб, сражаясь рядом с нами, и навсегда остался лежать в новгородских и ленинградских лесах и болотах.
Красноярцы — очень радушный народ. Нас поместили в лучшую гостиницу города «Красноярск», организовали экскурсии по городу на места, связанные с пребыванием здесь Ленина, по музеям, а также посещение театра и цирка. Были экскурсии на промышленные предприятия, встречи с трудящимися города, учащимися и пионерами. Красноярск — красивейший и старейший город Сибири, центр самого большого нашего края, насчитывает 350 лет своего существования. Город много выигрывает от протекающего через него многоводного Енисея. Красивый широкий мост соединяет обе разделенные рекой части города. Мост и Енисей были хорошо видны из окон нашей гостиницы. И в первый же вечер, вспомнив слова А. П. Чехова, что «…в своей жизни я не видел реки величественнее Енисея...», мы отправились на этот мост, используя редкую возможность пересечь великую реку пешком. Также как и Чехов, мы с «...жадностью глядели на его воду, которая со страшной быстротой и силой мчится в суровый Ледовитый океан». Енисей на середине встретил нас пронизывающим холодным ветром, и что-то уж очень длинным нам показался этот мост. И, только возвращаясь обратно уже на трамвае, мы узнали его длину — 2 километра 100 метров!
90 лет назад где-то на этих берегах стоял и думал Чехов: «Какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!»
Сегодняшний Красноярск — город могучей индустрии, большой науки и культуры. В День Победы мы и ветераны других частей, формировавшихся во время войны в Красноярском крае, с красными повязками через плечо, на которых были написаны названия бывших частей, строем прошли по городу к Мемориалу воинов, умерших от ран в госпиталях в 1941 — 1945 годах. Там и состоялся городской митинг. Особенно запомнилось посещение Красноярской ГЭС имени 50-летия СССР. О строительстве этой крупнейшей в нашей стране гидроэлектростанции мы читали в газетах и слышалипо радио. Но, пожалуй, именно тут применима наша русская пословица: «Лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать». Гидроэлектростанция является самой мощной в Советском Союзе и дает в нашей стране самую дешевую электроэнергию.
В отличие от Волжских гидростанций, через которые проход судов производится методом шлюзования, на что затрачивается много времени и энергии при перекачке воды, здесь впервые в мире применен судоподъемник. Судно в особом сосуде на колесах поднимается по наклонному подъемнику наверх плотины и опускается в воду по другую ее сторону. При спуске производится отдача электроэнергии.
Огромный вес и размеры гидротурбин, изготовленных в Ленинграде, не позволяли транспортировать их по железной дороге. Их переплавляли по Северному морскому пути морскими судами до устья Енисея, и после перегрузки на речные суда они поднимались по Енисею до створа плотины. В огромном, светлом и по-особому красивом машинном зале в глубь стены уходит диорама гидроэлектростанции, на которой объемно в уменьшенном виде изображены Енисей, перегородившая его плотина, а за ней уходящее вдаль водохранилище. Все это в обрамлении окружающих гор, покрытых лесом. Играет музыка, и голос диктора из невидимого репродуктора рассказывает историю строительства ГЭС. Во время рассказа на диораме яркий солнечный день сменяется вечерними сумерками. Затем наступает прозрачная летняя ночь, и на плотине вспыхивает ожерелье миниатюрных лампочек, освещающих ГЭС в ночное время.
Постепенно наступает рассвет, и под звуки музыки снова при ярком солнечном дне заканчивается этот рассказ. На противоположной стороне стены изображена схема будущего развития энергетики Красноярского края. При включении загораются красным огнем существующие электростанции. Снова невидимый диктор говорит о строительстве будущих ГЭС на Енисее, и по мере рассказа каждая на них вспыхивает красным цветом. К концу рассказа весь макет горит огнями существующих и будущих электростанций, а между ними пульсируют огромным пунктиром соединяющие их линии электропередач.
Огромное водохранилище и Енисей, не замерзающий в зимнее время ниже плотины на протяжении 200 километров, создали в этом районе свой микроклимат.
Вместе с плотиной строили город энергетиков Дивногорск. Как и наш Качканар он построен на сложном рельефе местности, по гористому склону правого берега Енисея, что создавало определенные трудности при строительстве. Однако в отличие от Качканара, там, проложив улицы и выстроив дома, сумели сохранить лес. Кажется, что весь город стоит в нетронутом сосновом бору.
Быстро пролетели отведенные для встреч дни. Не раз я тщательно просматривал списки собравшихся ветеранов и пытался найти хотя бы одного из наших разведчиков или человека, которого я бы знал на фронте. Но уж очень тяжелой была война. Слишком много оставили мы по лесам и болотам наспех вырытых могил, и так много прошло с тех пор времени, что далеко еще не все оставшиеся в живых ветераны, разбросанные по городам и весям нашей Родины, откликнулись на розыски. Только из уст очевидцев услышал я, как погибли некоторые из наших командиров, и узнал дальнейший путь дивизии до самого конца войны.
И вот день отъезда. В последний раз обегает всех бывший начальник политотдела дивизии и берет с каждого клятвенное обещание - выслать ему свои воспоминания. Как сильно сблизили нас эти дни! Последние рукопожатия, последние улыбки посвежевших ветеранов, и поезд медленно отходит на Запад от того самого перрона, от которого декабрьскими ночами далекого 41 года уходили на фронт эшелоны с полками нашей дивизии
Когда-то теперь еще удастся встретиться?
***
«Вспомним о тех, кто командовал ротами,
Кто, замерзая на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло, сжимая врагу…»
29 октября 1977 года. г. Качканар
К вопросу о боевом пути
4 1 отдельного лыжного батальона
Уважаемая Александра Ивановна!
Письмо Ваше я получил еще в августе, признаться, в то время был зажат по горло, и не хотелось писать Вам скоропалительно, а вот сейчас, когда закончились летние хлопоты и путешествия, есть возможность ответить более обстоятельно.
Письмо Ваше меня очень взволновало и удивило, ведь прошло уже 35 лет, и за эти годы никто не напоминал мне о нашем лыжном батальоне!
Да, я был командиром взвода в 41-ом отдельном лыжном батальоне (41 ОЛБ), который осенью 1941 года формировался в г. Свердловске и в начале декабря выехал на Волховский фронт.
Но начну все по порядку. Война застала меня на Североуральском бокситовом руднике (сейчас г. Североуральск Свердловской обл.), где я работал маркшейдером на II Северном руднике.
К этому времени я окончил горный техникум, отслужил срочную службу зенитчиком в Тихоокеанском флоте. Был женат и имел трехлетнего сына.
Уже на другой день войны я выехал в формировавшийся в г. Свердловске 28 запасной стрелковый полк на должность командира зенитно-пулеметной роты. Звание я имел в то время – младший лейтенант.
До октября состав полка обновлялся несколько раз, подготовленных солдат мы отправляли на фронт, набирали новых и все начинали сначала. Командный состав запасного полка оставался постоянным.
Но в октябре 1941 года наш полк был переименован в 275 запасной лыжный полк, и перед нами была поставлена задача, срочно овладеть искусством ведения войны на лыжах. Я был назначен в лыжно-минометную роту командиром взвода, рота входила в состав 41 ОЛБ.
Возможно, в нашем полке были и другие лыжные батальоны, но я этого уже не помню.
Лыжи я знал и любил с детства, уроженец Северного Урала, охотник, я уже имел опыт значительных лыжных переходов с ночёвками в зимнем лесу.
Ещё во время службы в Тихоокеанском флоте я попал в пятёрку лучших лыжников, отобранных для совершения грандиозного лыжного перехода Владивосток – Москва. Уже много было сделано по организации этого похода, но, к сожалению, он не состоялся из-за какой-то неувязки в верхах.
Весь октябрь и ноябрь, несмотря на отсутствие снега в начале этого периода, мы усиленно занимались лыжной и боевой подготовкой.
Командир нашей роты Терентьев и политрук Барсуков были свердловчане. Они продолжали жить в городе, нередко там задерживались. Взводами командовали сержанты, и как-то так получилось, что 3 месяца выводить всю роту пришлось главным образом мне. Утром в полной темноте мы уходили из расположения части и поздним вечером возвращались обратно в полной темноте. Занимались без выходных дней и праздников.
Целые дни мы проводили на морозе, исходили на лыжах все леса вокруг озера Шарташ, между Втузгородком и Уралмашзаводом, и это нам многое дало.
Не берусь судить, какими мы стали минометчики, так как применить эти знания на фронте так и не пришлось, но в том, что рота получила отличную физическую и лыжную подготовку, я не сомневаюсь.